28 апреля в Орловском областном суде состоялось второе заседание по делу о признании геноцидом массовых убийств мирных жителей нацистами в годы Великой Отечественной войны.
Были показания малолетней узницы концлагеря, уроженки Залегощенского района Орловской области Марии Ивановны Евтеховой, а также орловских историков и поисковиков.
Из показаний Марии Евтеховой:
- На момент начала Великой Отечественной войны мне было 5 лет. В семье включая меня было 12 детей: нас было 9 сестер и трое братьев. Наш папа сразу шел воевать в партизанский отряд, где был командиром. Я помню, как наше село оккупировали немецкие солдаты.
В один из дней оккупации, в первый год войны, когда я, мама, мои братья и сестры находились дома, недалеко от нашего дома остановились немецкие военные машины, из одной машины немцы скинули тело нашего папы, который был без сознания. Я увидела, что тело папы было обвито колючей проволокой, концы этой проволоки немцы прикрепили к двум машинам и начали волочить тело папы к нашему дому, всю нашу семью выстроили возле нашего дома, чтобы мы смотрели на происходящее. Мы все и наша мама плакали и просили немецких солдат отпустить папу, солдаты только смеялись над нами. Также немцы сказали нам, что папа якобы предатель, воевал против них, и мы тоже значит предатели. После чего немецкие солдаты нашего папу расстреляли.
Далее нас всех посадили в грузовую машину и повезли на железнодорожную станцию. Там нас загнали в товарный вагон, кроме нас там находились и другие люди: старики, женщины, дети. После погрузки нас куда-то повезли, куда именно не говорили, по пути не кормили. В какой-то момент во время движения нашего поезда, загорелось несколько вагонов. Немцы остановили поезд и начали тушить загоревшиеся вагоны, открыли ворота этих вагонов и люди начали выбегать из них. Была сильная давка, старики старались первыми вытолкать детей. Я помню, наша мама также выталкивала из нашего вагона моих братьев и сестер, в итоге вытолкала 5 детей, четырех дочерей, включая меня, и младшего брата трех лет. Также из вагона успел выбежать еще один брат, 13 лет, Иванов Иван, который убежал в лес и скрылся. Других моих брата и сестер спасти не удалось, и они сгорели в вагоне, и другие люди, не успевшие выбраться из вагонов.
Немцы потушили горевшие вагоны, после чего оставшихся в живых нас снова погрузили в эти вагоны и поезд поехал дальше. Привезли нас через несколько дней на станцию, где всех выгрузили и построили. Это место находилось в Гомельской области Белорусской ССР. Моих старших сестер Ивановых Александру и Екатерину отделили от остальной семьи, после чего увели, как я узнала через несколько после окончания войны, их отправили на работы в Германию.
Я помню, что нас от станции пригнали в концлагерь, у которого немцы заставили стариков копать большую траншею, после чего нас, детей, немцы загнали в эту траншею и наших матерей заставили закапывать нас живьем. Тут начался крик, плач, люди начали просить немцев не заставлять закапывать детей. Дети, женщины и пожилые начали разбегаться, а немцы начали стрелять по ним из оружия.
Наша мама успела убежать, и как я позже узнала, когда она убегала, в нее стрелял немец, и ее ранило пулей, после чего ее в лесу нашла какая-то женщина, которая выходила маму. А меня, сестру и трехлетнего брата поместили в концлагерь, который представлял из себя несколько строений бараков, территория которого была обнесена колючей проволокой, а по периметру стояли немецкие солдаты в форме, с собаками. Кроме меня, сестры и брата там были еще дети, возрастом от 3 до 10 лет, всего, насколько помню, человек 100-150.
В бараках было холодно, они не отапливались, кроватей, либо нар там также не было, мы все спали на голой земле. Нас не кормили, на работы не посылали. Я помню, что земля в концлагере была черная, поскольку всю траву съедали голодные дети. Также нам вообще не давали воды, и когда шел дождь, брали в рот сырую землю и обсасывали ее, чтобы утолить жажду.
Немцы иногда кидали нам объедки еды, которые оставалась от служебных собак. А немцы, кидая нам эти объедки, смеялись над нами. Я помню случай, когда несколько немцев принесли еду, построили нас и положили перед нами эту еду, после чего сказали, что кто хочет, может подходить и кушать вдоволь, сколько хочет, но подходить нужно по одному. Один из мальчиков, осмелившись подошел к еде и начал ее жадно кушать, хватая руками и глотая. В какой-то момент его оттянули в сторону и немец расстрелял этого мальчика из автомата, после чего сказал нам: «Хочет ли кто-то еще из нас кушать?». Естественно, мы все отказались, поскольку никто не хотел быть убитым, но кушать очень сильно хотелось.
По прибытию в этот концлагерь, я в дальнейшем поняла, для чего немцы содержали там детей. Как-то в один из дней, нас детей вывели из бараков и построили, после чего немцы подходили к нам, брали детей и вставляли им в вену иглу с шприцем и выкачивали из них кровь. Шприцы были большие, иглы в них также. Было очень страшно, дети плакали, кричали, просили пощадить их. После того, как кровь выкачали, бескровные детские тела кидали в находящуюся неподалёку яму, тела обливали керосином и поджигали. Некоторые дети оставались живыми и кричали, поскольку их сжигали заживо.
В один из дней нас также выгнали из бараков и начали брать у детей кровь. Один из немцев схватил моего младшего брата и вставил в вену иглу со шприцем, после чего начал откачивать у него кровь. Брат очень кричал от боли, просил его не трогать, но немец продолжал дело. Мы с сестрой пытались отбить у немца своего брата, я и сестра пытались толкать немца, пытались укусить его, после чего один из немцев, откинув мою сестру в сторону, застрелил ее из автомата. А я, испугавшись, отошла в сторону. После чего мою убитую сестру, брата в бессознательном состоянии и других детей, у которых брали кровь, немцы кинули в яму на территории концлагеря, тела облили керосином и подожгли.
Меня, как и других детей, немцы ежедневно избивали палками, прикладами от ружей. Так меня, избивая, били по ногам, по коленям, от чего я даже не могла ходить, а просто ползала…
Детей в этот концлагерь все привозили и привозили, после чего брали у них всю кровь, сжигали и убивали.
В этом концлагере я пробыла около двух лет, как я осталась жива, даже не знаю. Освободили наш концлагерь осенью 1943 года партизаны.
После освобождения меня нашла мама, которая, как я узнала, жила у выходившей ее бабушки. Мне, мне и другим людям партизаны показали, куда примерно нам идти к своим домам. С мамой мы очень долго добирались домой в свое село, дом наш сгорел, и мы построили временный небольшой домик.
Также после войны домой вернулись мои старшие две сестры, которых угоняли в Германию, в настоящее время они умерли. Наша мама прожила недолго после войны, всего несколько лет, и умерла. Я помню, что во сне она часто разговаривала, плакала, просила нас – своих детей убегать, говорила, что идут немцы.
Я на всю свою жизнь запомнила происходящее со мной в концлагере и все издевательства фашистов.
По поводу распорядка дня в концлагере могу пояснить, что нас, детей поднимали в 7-8 утра, будили всегда с собаками, кричали, били как палками, так и прикладами ружей. Работать нас не заставляли, поскольку дети постоянно менялись, нас не кормили и забирали у детей кровь, так что работники из нас были плохие, практически все дети были истощены и ослаблены.
…Немцы убили практически всю мою семью…
Свое выступление в суде доктор исторических наук, профессор Виктор Ливцов начал с воспоминаний корреспондента В. Гроссмана, автора романа «Жизнь и судьба»:
«... Мне вспомнилась последняя ночь в Орле - больная, страшная ночь, гудение уходящих машин, плач женщин, бегущих за отходящими войсками, скорбные лица людей и полные тревоги и муки вопросы, которые мне задавали. Вспомнилось последнее утро Орла, когда, казалось, весь он плакал и метался, охваченный смертной тревогой. Город стоял тогда во всей своей красоте, без единого выбитого стекла, без единого разрушенного здания. Но являл он собой вид обречённости и смерти. Эта обречённость была во всём. Город плакал весь, словно навеки расставался человек с самым дорогим и близким, что было у него в жизни. И чем нарядней выглядел он тогда, чем ярче блестело осеннее солнце в это последнее советское утро в бесчисленных стёклах домов, тем безысходней была тоска в глазах людей, понявших и знавших, что вечером в Орле будут немцы...» (из очерка «Возвращение»).
Продолжение следует.
