23 сентября было объявлено, что двумя днями ранее премьер-министр России Дмитрий Медведев подписал постановление о ратификации Парижского соглашения по климату.

Эта новость оказалась приурочена к саммиту ООН по климату, запомнившемуся эмоциональным спичем 16-летней шведской экоактивистки Греты Тунберг.

Эксперт кафедры политологии и государственной политики Среднерусского института управления – филиала РАНХиГС Светлана Букалова отмечает, что ратификация документа стала «ожидаемой неожиданностью»: Россия подписала Парижское соглашение в апреле 2016 года, однако его ратификация нашей страной затягивалась. Тремя годами позже Президент России В.В. Путин пообещал ратифицировать Парижское соглашение после всестороннего изучения его последствий; Минприроды и МИД России получили поручение до 1 сентября текущего года внести в правительство проект федерального закона о ратификации документа. Однако этого не произошло: обязательства в рамках Парижского соглашения были приняты нашей страной постановлением правительства.

Дело в том, что возлагаемые Парижским соглашением обязательства носят добровольный характер, и каждое государство самостоятельно определяет для себя как их объём, так и траекторию их выполнения. Так, вице-премьер РФ А. Гордеев 6 октября пообещал разработать национальный план адаптации российской экономики к требованиям Парижского соглашения. Как полагает Светлана Букалова, эти меры должны концентрироваться вокруг наукоёмких технологий глубокой переработки сырья и нацелены на реиндустриализацию российской экономики на основе нового технологического уклада.

Парижское соглашение не предусматривает для своих участников никаких юридических обязательств и механизма принуждения, как в отношении декларирования национальных целей, так и в обеспечении обязательности их достижения. Страны демонстрируют лишь консенсус относительно признания антропогенного характера глобального потепления, а также решимость не позволить климату планеты потеплеть более, чем на два градуса по сравнению с доиндустриальной эпохой.

К настоящему времени позицию международного сообщества – научных кругов, политических лидеров и гражданских активистов относительно климатической повестки составляет консенсус по поводу того, что глобальное потепление является доказанным фактом и что триггером к этому потеплению с очень большой вероятностью стала антропогенная деятельность. До самого недавнего времени российское руководство занимало крайне осторожную позицию по этому вопросу, не удовлетворяясь аргументами уровня «хайли лайкли». Климатическая тема находится на периферии российской политики.

Светлана Букалова указывает, что для России последствия изменения климата неоднозначны: рост среднегодовых температур и содержания углерода в атмосфере может привести к росту урожайности сельскохозяйственных культур, тогда как таяние вечной мерзлоты поставит под угрозу инфраструктуру приполярных районов. Безусловно, на стратегическом уровне российским властям следует иметь в виду возможные климатические изменения, однако целесообразнее разрабатывать механизмы адаптации российской экономики к потенциальному изменению внешних условий, нежели устанавливать реальные ограничения её развития, исходя из гипотетических оснований. Потенциально следование в русле общественного мнения западных стран – а именно экологические активисты оказывают растущее давление на массовое сознание и позиции своих правительств – сужает национальный суверенитет и может привести к деформации глобальной конкурентной среды и появлению наднационального центра управления мировой экономикой.

«Колеса в природе нет, но это одно из самых замечательных изобретений человечества. Тут должен быть четкий баланс. Мы, может быть, и сохраним природу, но остановим прогресс», – заметил президент РАН Владимир Фортов на Президиуме РАН в июне 2016 года по поводу ограничений на техническую деятельность людей и стран, предложенных адептами теории парникового эффекта.